Апрель

О, степь-сестра, моя ты правда,
Мой медоносный монолит.
О чём тоскуешь, чему рада
И чем, сестра, душа болит?

Как по весне ты стала юной, –
Тем чудом наполняюсь вновь –
Как дни свинцовые минули
И заструилась твоя кровь

Со всех щелей земли бессмертной,
Из чёрной плоти смоляной
И с каждой каплей незаметно
Всё тяжелел статут земной.

Как свята жаждали колосья
И возводились на дыбы,
Как низошло ярило-Солнце
На откровенье той мольбы.

Как лился свет, парили души,
Над тем безумием кружа,
И как Весна во всеоружьи
Прошла землёю, всё круша!

Спокойно спи, моя сестрица,
На колыбели новой. Верь,
Строкой поэта на странице
Увековечен твой апрель.

    Баллада о женщине

Она прекрасна и проста…
Всё чаще мне виденье снится:
Сидит задумчиво девица,
Ладонью заслонив уста,

И тихо простилает взор
Во мрак ночи, на мир оконный,
Свой позабыв неугомонный
Смешённой жизни глупый вздор.

В полночной наготе, одна
Всё млеет в полутьме фонарной.
Загадкою иль может тайной
Какой окутана она…

В очах чарующая страсть,
Сраженье, бытия мессия!
Сколь женственна и сколь всесильна
Та непорочная напасть!

Чело её, внимая мрак,
Всё думы новые сражает.
Что мнит она, что порождает,
Что на душе её не так?..

О чём безмолвная кричит
И что же там, во взгляде оном,
Непокорённом, незнакомом,
Что так во мне мироточит?

Я тем молчанием пленим,
Себе не ведая пощады.
Как новорожденное чадо
Заворожённо брежу им.

Когда бы мне понять своё
К ней неподвластное влеченье
И что так привело к мученью
От взгляда пленного её

В виденьи том… Не мироточь,
Моя блаженная каналья!
Молю тебя и заклинаю:
Пусти же, сгинь, изыди прочь!

О, чья же ты, немая страсть,
Что грезишься во мраке пленном?
Зачем так властно и надменно
Вселяешь ты свою напасть,

Ладонью заслонив уста?
Какая блажь в твоём томленьи?..
И снова снится мне виденье.
Она прекрасна и проста…

   Басня о старом саквояже

Однажды выброшен был морем
На берег старый саквояж.
Без выделки и без поклаж.
Был пуст, воды морской лишь полон
И от того боками пучил
Да жаждой проходящих мучил.

Недолго берегом лежал он
Нуждою не обременив
Среди морских роскошных нив.
Лисица мимо пробежала.
Завидев старую кошёлку,
Не придала находке толку:

Когда была бы в этом польза –
Давно уж не лежал бы тут,
Был не пригляден, не надут.
В него здесь всякий сунет носа.
И безо всяких интересов
Пошла тропою да исчезла.

Да только отойти успела,
Сорока следом как летит.
Глядит, на берегу лежит
Поклажа. На неё несмело
Присела, радая поживе.
Открыть всё норовит да живо

Клюёт её, но толка нету.
Она пред ней уж вьётся вся,
Хлопочет, мечется, тряся
Хвостом. Лиса, завидев это,
Обратно бросилась немедля.
Уж там какой поживы нет ли,

Коль вьётся так пред ним сорока?
Должно быть, ей видней с небес
Где в той поклаже толк и блеск.
– Эй, погоди-ка, белобока!
Как рада, что нашла пропажу!
Так знай же ты – моя поклажа!

– Изволь, голубушка лисица,
Кошёлку я сперва нашла.
Ступай куда тропою шла!
И бьёт крылом. Лисица злится…
Тот шум и гам кабан услышал.
Поднялся да к стряпухам вышел

В чём спор узнать. Сорока бьётся
В лисицы лапах. Деребан
В разгаре самом. Им кабан
Сказал: – Коль у зверей ведётся
Кто всех сильнее, тот и правый,
То вам сейчас найду управу.

Ступайте прочь – моя поклажа!
Чего в ней, поглядим сейчас…
Увы, но в тот делёжки час
И саквояж и склоку разом
Волною снова смыло в море.
Все разошлись, не зная горя.

               Батыр

Скажи нам, Салават-батыр,
За что боролся, друже?
За что судьбу протёр до дыр
И брался за оружье?

Как в заточении нищал,
Казнённый кандалами.
Теперь же, как и завещал –
Стоит твой глыба-камень

На пьедестале будто храм.
Тропою непоросшей
Идут сыны к твоим стопам
С молитвенною ношей.

Смотри же, Салават-батыр,
Смотри с великой кручи
На них, несломленных башкир,
На сыновей могучих!

Как торжествует здесь апрель,
Возносится пшеница
И как прекрасна Агидель,
Твоя краса-девица!

Как возвели тебя в цари
Земель твоих уральских.
Смотри же, Салават, смотри
Из колыбели райской!

            Байкальская притча

О, сколько без меры молва нарекала
Священными тёмные воды Байкала!

Легенды и притчи, былины, сказанья
Слагают о нём ото дня мирозданья.

Байкал величают "Сибирское море”
И верят в него как в начало живое,

Ему поклоняясь с годами всё пуще.
Байкал исцеляет! Байкал всемогущий!

О старце великом ещё одну нынче
Поведать позвольте байкальскую притчу.

У стен остроглавых, на старом Ольхоне,
Где кажется с небом сливается море,

У мыса Бурхан, пред Шаманной скалою
Жил некогда старец в сибирских покоях.

С рожденья его нарекли Айдарханом.
Умён был и молод, был воином храбрым,

Но сколько не бился добром против люти –
Всё злобу и ненависть видел он в людях.

Иль праведным словом, иль в кованых латах
Хотел защитить он от сильного слабых,

От помыслов скверных, от к золоту жажды.
Но пройдена жизни тропа, а всё также

Не чаял в деяньях свершённых отрады,
Ни в жизни мирской, ни в сражениях ратных.

Всё чаще с похмурым челом пред скалою
Сидел Айдархан, вспоминая былое,

Очей не смыкая ни днём и ни ночью.
Он думал о жизни и будто пророчил

Своё искупленье в смиренной кончине.
Седой, одинокий, у края пучины

Смотрел он вослед заходящему Солнцу
И верил, что грех покаяньем вернётся…

Лишь час предзакатный луч огненный пролил –
С высокой Шаманной скалы он промолвил:

– О, воды Байкала, священное море!
Склонившись пред вами, я плачу от горя,

Что годы мои полегли безмятежной
Пустынной тропою. Презрен я и грешен

Бессильем пред алчною сворой убогих,
Безбожьем порочных людей хромоногих.

Нести мне свой крест не по силам! О, воды!
Я жду приговор, сколь бы ни был суровый!

В последнем дыхании к вам я взываю!
И тот час с Ольхона высокого края

Он каменем пал в леденящую бездну,
Отжил и смиренно к пучине воскреснул.

С той самой поры перед каждым закатом
Байкал замирает… И волны накатом

Не бьют остроглавые стены Ольхона,
Не слышен их стон, не доносится звона.

Скорбящее море в молчаньи погрязло…
Но лишь над Байкалом светило погаснет,

Как снова студёные вихри пронзают,
В безумном кипении волны хлестают

И, будто до самого неба вздымаясь,
Ревёт всемогущий Байкал, надрываясь!

И в час, когда небо нальётся сурово,
Покроет сражение тучью багровой –

Священные тёмные воды Байкала,
Свои обнажив остроглавые скалы,

Являют собой самородное диво:
Из пенной волны, из пучины бурливой

За каменем камень, стена за стеною,
За стенами своды, поросшие хною,

На берег ордой исполинной выходят!
А волны всё пуще в кипении бродят!

И в той вакханалии будто вулканом
Выходит из вод чудо-храм Айдархана

И старец тот молча стоит у порога…
Избранник, мессия, наместник от Бога,

Не жаждет расправы, не жаждет он мести –
Над злобой людскою он жаждет судейства.

Едва отворяет поросшие двери
И чрез анфиладу, из мрака, из кельи

Зловещею ходкою, тенью огромной
Выходит Матэй, тигр великий и томный,

Несущий свой рок Айдархану покорно.
Неспешно вступает на землю Ольхона

Чтоб снова священную начать охоту.
Не лесом он ходит, не ходит болотом,

Ступая, дыханием сизым, тяжёлым
Он ужас несёт на людей прокажённых.

Средь алчного люда, средь толщи порочной
Он ищет изгоя, чьи тёмные очи

Уж вовсе не ведают Божьего света.
Безбожье, покайся! Матэй идёт следом!

Иль жизнь отдавай на терзание зверю,
Иль сам попадай под терзание веры!

Единая, в храм Айдархана дорога.
Коль ищешь спасенье – спасение в Боге!

И всякий, Матэя завидев окраску,
Бросается прочь, леденея в опаске.

Не звери бегут от него – бегут люди
От страха свирепой тигровою лютью

Растерзанным быть! Но спасение тщетно –
Для всякого алчного рок предначертан!

И та по сей день не окончена притча,
Ведь, не было дня, чтоб Матэй без добычи

Пришёл к Айдархану… И так уж ведётся:
Лишь только умолкнет сибирское Солнце,

Как снова пылают тигровым оскалом
Священные тёмные воды Байкала.

  Валдайская песня

Грусть моя валдайская,
Голубая нить...
В воды твои майские
Душу бы излить.

Зимами ль порошными,
Осенью ль златой
Жди, моя хорошая,
Встретимся с тобой.

Голос твой мерещится
На закате дней.
Волга моя, женщина,
Нет тебя родней.

За твоими плёсами
Где-то есть и мой.
Осень моя поздняя,
Встретимся с тобой.

Ласковая, грустная
Голубая нить,
Мне б тобою русскую
Жажду утолить.

Напои же допьяна
Русскою водой.
Волга моя, родина,
Встретимся с тобой.

               В баню!

Какая за окнами вьюга!
А ночь!.. Погляди-ка, подруга.
Айда скорей в баню, красавица,
И до пьяна париться, париться!

Одёжу, в чём день отбродила,
Скидай и в чём мать народила
Живее ложись на лежаночку,
Моя чернобровая панночка.

Заглянем задумчиво в очи,
Помыслим о чём-то… А впрочем,
О грешном своём да о праведном
С чего бы то нынче гутарить нам?

Эх, полно душою томиться!
Плесну на каменья водицы,
Возьмусь за берёзовый веничек…
Ну, с Богом! По ручкам, по плечикам,

По ножкам, по спинке упругой…
Жива ль ты ещё там, подруга?
Чего так глядишь обезумевши,
Неужто от радости умерши?!

А нынче пойдём-ка за двери
Да выйдем на озера берег.
Из бани на волю трескучую –
Да может ли быть что-то лучшее!

Смотри, будто мельницы ели
Мучною объяты метелью
И льдами пучина Онежная.
Айда на забаву потешную!

Босыми по льду да по снегу
Весёлую справим потеху!
Какая же нынче метелица
И ночь!.. Посмотри, аж не верится!

Гляди, как зима разродилась!
Сполна ль голышом остудилась?
Давай-ка, краса моя девичья,
Назад, под берёзовый веничек.

И снова по спинке, по ножкам…
Слезай да садись у порожка –
Тебя аж до пяточек розовых
Огрею водицей морозною…

Эх, славную справили баньку!
На этом ли свете мы, глянь-ка?
Всё спутались локоны пряные.
Пойдём-ка до дому, румяная.

Утихнут заботы мирские.
Печную отдушину вскинем,
Запрём на ночь двери скрипучие,
Подкинем паленья трескучие

И новую грянем забаву:
Нарежем медовую бабу,
Подсядем плотней да с веселием
Возьмёмся за чайное зелие!

                  * * *

В болото бы их всех, в болото!
И государя, и мадам,
И торгаша, и воеводу.
Да всех туда, чего уж там!

Пущай сидит народец льстивый
В том жидком поприще, пущай!
А нам дурачить не прельстило,
Не так ли, друг? Айда за чай!

          Вечерний звон

Вечерний звон. Всё пуще небо
Ласкает раскалённый луч.
Всё так возвышенно и лепо:
Закат и степь, обрывки туч…

Повисли серой бахромою
Среди пурпурных нег... Во ржи
Тропа всё вьётся… Над тропою,
Не зная грани и межи,

Ложится ночь пьянящим хладом,
Пуская росы на поля.
Нега покрылись зорепадом
И стихла степь, тиха земля.

Застыли ветреные схилы,
Ковыль, краса целинных круч,
В верховьях каменной могилы
Последний догорает луч.

Оцепенели думы, травы
И под блаженный шёпот птиц
Ночи дыханье будто, право,
Целуя, опадает ниц.

О, чудо, таинство – природа
Священный принимает сон!
Какая тишь, какие ноты…
Закат и степь, вечерний звон…

                      * * *

Во страждущей, палящей душу мгле,
Припомнив безразличные мне лица,
Покину их, оставив на столе
Свои машинописные страницы.

Виденья ночи и забавы дней,
Грехов и славы прожитые годы –
Всё на бумаге, полегла на ней
Смешённой жизни сотканная ода.

Запятнанный своей рукою лист
В последний раз отчаянно сминаю.
Ведь, не было меня и был он чист.
Увы, всему пришла судьба иная.

            Год 1703

Ржавеет павшая медаль
Эпохи царства, лихолетья.
Год тысяча семисот третий.
Руси великий государь,

Победы жажду утолив,
Кристальный взор пустил тревожный
И низошёл к Невы подножью.
Суров. Задумчив. Молчалив.

Нетленной глыбой всё стоит,
Внимая песнь тихой пучины.
Застыли на челе морщины
И взор уж гнева не таит.

– Я нынче слово молвлю! – вдруг
Воскликнул Пётр без должной лести.
– Да будет град на этом месте,
А имя граду – Петербург!

Да будет берегов гранит
И златоверхие остроги
И стен незыблемых и строгих
Скалою встанет монолит.

Восстанут гордо над волной
Дворцы златою плащаницей.
Да будет град Руси столицей!
Да будет крепость над Невой!

Под небом православным пусть
Подобно Солнцу жадно пышет!
И да храни его Всевышний
И нашу сгорбленную Русь!

Мои собратья! В сей же час
Благословляю вас и вместе
Воздвигнем труд с великой честью,
Россия не забудет нас!

                  * * *

Декабрь карельский. Тьма еловая
Покрылась белою слезой.
Мороз, природа полуголая…
Ликует сердце! Уж не снова ли
Венчаюсь с русскою красой?

Лесная пустошь чёрно-белая
Стоит красавицей нагой
И я походкою несмелою
Дитю подобно неумелому
Тревожу сна её покой.

Иду тропою запорошенной,
Сбивая в комья белый снег.
Как одинокий зверь непрошенный
В краю далёком и заброшенном
Ищу затерянный свой брег.

Затмило свет резное зодчество.
Вот он уж вовсе скрылся. Лишь
Не покидает одиночество –
Как неизбежное пророчество
Пронзает всю лесную тишь.

Как ты мила, пора морозная!
Так женственна, так хороша!
Замедлил шаг. Свежо, ни отзвука…
Лишь юная не знает роздыха
Разгорячённая душа.

Робею пред тобой, возлюбленной,
Дотла святой внимаю лик.
Святой!.. Безжалостно загублено
Моё степное сердце, срублено
Подобно ветви юной – в миг!

            Дети-горошины

Ай да чудные, ай да хорошие
Повылазили дети-горошины!
Верещат между сосен да ёлочек,
Забавляясь на зимних пригорочках.

Взялась за руки да вереницею
Понеслась ребятня краснолицая.
Кто вприпрыжку, кто кубарем катится,
Кто и попросту, лишь бы дурачится.

Кто надует лицо краснощёкое,
Кто глазеет, кто зубками щёлкает.
Так забавно, наивно! Так искренно!
Вот уж правда святая, воистину!

Нет, не мне поучать вас, горошины,
Что задумано нынче, что должное
И каков человек нынче славится,
Что возносится иль что лопатится?

Всё деяния наши не сходятся.
Кто чертям, кто на идолов молится.
В суете безутешной заброшены,
А ведь были и сами с горошины…

               * * *

Зачахли духом, господа?
Так ноги в руки и айда
Родимый сотрясать простор!
Оставим скучный разговор

Кто нынче прав, кто виноват.
Смелее в путь, мой милый брат!
Края целинные, моря,
Златые степи… Ведь, не зря

Ты назван гордо – Человек!
Ищи! Найдя, дерзай свой брег!
На волю, ну же! Не беда,
Что коротаем мы года

Вдали от сердцу милых дел.
Бетонный храм – не наш удел.
Дадим душе сполна труда!
Все вон из храма, господа!

            Интуицизм!

Инакомыслящим – нацизм!
Инаковерным – инквизиция!
Един закон – интуицизм!
Мир, человек – всё интуиция!

Все сотворённые тела
Есть оболочка, плоть, материя.
Интуицизменны дотла
И даже не разумней дерева.

Всё сущее, по сути, есть
Интуицизм, а не сознание.
Порочен мыслящий! Ведь, здесь
Всё в подчинении Создателя.

Всё предначертано годам,
От чрева и до смертной пропасти.
А что же остаётся нам?
Что остаётся нам?.. Подробности!

      Интуицизм! (часть 2)

Читай до дыр "Интуицизм!”,
До блеска набивай оскому!
Видал, как врезали кубизм
В прах святогорского Артёма?

Давай, товарищ, не робей,
Вонзай свой молот и зубило!
По всякой вакханальи бей,
Граня убогое верзило!

Где гнут овал – там угол шей,
Где полутон зиял – режь плоскость,
От самых пят и до ушей
Режь, не жалея кровеносность!

До жил, до каменя тесай,
Чтоб мироточило, чтоб больно!
Хоть вовсе изувечь – терзай,
Терзай свой лоб краеугольный!

Лишь надрывая грудь дыши,
От жара потирая лобность.
Не отнимай руки, пиши
Своей рукой свою подробность!

Рубить прожектор мировой
Из форменности мягкотелой,
Из жижи костно-жировой –
Вот это труд, вот это дело!

Руби, сыпь искрами из глаз,
Вот так, бескомпромиссно, грубо!
Я убеждён, настанет час
И шар земной предстанет кубом!

            История одного города

Дыры зияют, болото-утопище,
Город Дырявый стоит на том поприще.

Город – не город, одно лишь название:
Ноча кобыла да стадо баранее.

Прячутся люди дырявые норами,
Кружат над городом чёрные вороны.

Будто с цепей сорвались, прокажённые.
Взором лукавым утюжат прожорливо,

Рыщут домами, по улицам мечутся –
Авось дырявый дурак какой встретится.

Нет дураков – все по норам-убежищам.
В толще болотной устроили лежбище:

Нет ни домины дубовой, ни терема –
Прячутся все под каким-то под деревом.

Чья деревина, откуда, кем взрощена?..
Что им с того? Есть и есть. Верно проще так.

Кто под ним песни орёт, умиляется,
Кто с ноги на ногу переминается.

Где-то в стороночке двое судачили:
– Как вы считаете, чтоб это значило?

– Как вам сказать… Вот вчера, для примеру, мне
Кто-то шепнул: жить не под, а на дереве.

Там, говорят, вроде как-то спокойнее –
Нет ни дырявых, ни ока вороньего.

Тоже, поди, болтовня не напрасная.
Что же до воронов – дело не ясное:

Может, судьба… Иль проклятие божее…
Третий воскликнул: – Дырявые! Что же мы

Так и загинем в сыром заточении,
Встретим кончину в нужде да в мучениях?

Может, подняться нам, братцы? Пусть вороны
Сами решают судьбу нашу скорбную.

Что нас – полсотни, бродяги да нищие.
Их вон поди! Что не ворон – страшилище!

Может, позволят довечно прислуживать,
Иль порешат всеми разом поужинать.

Коль в чём виновны – помолим прощение.
На смерть, на службу иль на угощение

Выйдем, дырявые, небу помолимся
Да пред врагом все едино мы склонимся.

Полно судачить! – решение верное,
Хоть и загинем все, братцы, наверное.


Тянутся люди на свет белый. Каются,
Головы свесив. Идут, спотыкаются.

Вышли из нор да попадали – молятся.
Воронам иль пресвятой богородице,

То ль похоронная, то ли венчальная –
Не разобрать тот молебен отчаянный.

Воют и стонут да попусту лаются,
Плачем да горем своим убиваются.

Вороны те всё пируют да тешатся:
Кто в почивальне, кто в баньке понежится,

Знай себе чарки пустошат до донышка,
Чухают крылышки, дёргают пёрышки.

Как увидали людей – насторожились,
Будто от холода в стайки посъёжились.

Меж собой шепчутся: – Вороны бравые,
Где это видно, чтоб люди дырявые

Сами шли на смерть покойными брёвнами,
Да чтоб все разом – никак не припомним мы.

Верно, худое затеяли. Вороны,
Крылья хватайте да когти рвать в пору нам!

Чует неладное сердце воронее.
Как бы мы головы не проворонили!


Вскинув на плечи крылатые платия,
Сгинула мигом пернатая братия.

Всё сметено за мгновения считаны,
Брошены чарки да перья ощипаны.

Вновь опустело болото-утопище.
Ноча, бараны, дырявое сборище

Выстроились да вокруг озираются:
Воронов нет! И кому ж теперь кланяться?!

Будто как вкопаны в землю. Опешили:
– Лучше погибель нам верная, нежели

Думать, гадать что, когда и на долго ли,
Катимся верною ли мы дорогою…

Что же их, воронов, так угораздило
Драть со всей прыти? Виновные разве мы?

Вот незадача теперь уготована!
Сами-то что? Вся надежда на воронов.

Их уж и след простыл. Что же останется?..
В норы, дырявые, снова податься нам!


Тянутся люди в попятную. Каются,
Головы свесив. Идут, спотыкаются.

Двое те вновь меж собой засудачи:
– Как вы считаете, чтоб это значило?

– Как вам сказать… Вот сейчас, для примеру, я
Лишь отдышусь и обратно на дерево.

Верно сказали: там как-то спокойнее –
Нет ни дырявых, ни ока вороньего.

Тоже, поди, болтовня не напрасная.
Что же до воронов – дело тут ясное:

Верно судьба! Нет, проклятие божее!…


Ох уж и люди дырявые – тоже мне!