Ожидание

Вечер сутулится,
       сумраком с улицы
              смотрит в глазницы домов.
Рвется и мечется
        времени сметчица
               из циферблатных оков.

Тесная комната
       будто бы скомкана
              светом настенного бра.
Дрёма язвительно
        просит действительность
              скрыться от глаз до утра.

В качестве бремени
       собран под теменем
              вздорных мыслишек налёт…
Хватит ли рвения
       ждать вдохновения
               целую ночь напролёт?

                        Гроза

Песня ветров в пятьдесят децибел
кроны подвигла на танец,
солнечный диск – озорник и пострел –
спрятался в облачный ранец.

Вновь прогремел неуёмный позер,
хвастая россыпью молний.
Дрожью подернулся глянец озер,
словно недоброе вспомнил.

В поисках новой «жилетки» для слез
туча, пришедшая с моря,
облокотилась на старый утес
и разрыдалась от горя.

Ветры, сменив залихватский мотив,
вмиг разнесли по округе
свежесть, которую отдал залив
их горемычной подруге.

Может и был в этом некий резон,
всё ж, небеса провинились:
в воздух пролился ценнейший озон
из атмосферных хранилищ.

Выдался, в общем, нелегкий денек,
да и природа устала,
силы придется накапливать впрок,
чтобы начать все сначала.

                 Человечность

Жизнь – отпечаток на ленте веков,
Снимок, застывший на плёнке.
Из совокупности серых деньков
Вечность таращит глазёнки.

Смотрим, а в мире всё те же клише,
Давних времен пережитки,
И человек в утомлённой душе
Копит свои же обидки.

Снова на фоне грошовых проблем
Занят он собственным бытом.
Всё, что за гранью обыденных тем –
Смазано, стёрто, забыто.

И у богов человек не в чести:
Ходит истошно по кругу,
Вместо того, чтобы храм возвести,
Он обживает лачугу.

Средства ошибочны, цели не те,
Вечность вот-вот и заплачет,
А человек по своей простоте
Судит о жизни иначе:

- Пусть неприглядная, как черновик,
Жизнь не изменишь былую,
Если в ней место нашлось для любви –
Значит, прожил не в пустую.

                     Потоп

Опрокинулась чаша терпенья,
Кто-то свыше устроил потоп,
Или начал обряд омовенья,
Повергая природу в озноб…

Вся планета теперь обездвижена
В вертикальных потоках воды,
И глядят исподлобья обижено
Потерявшие солнце сады.

Да и небо – понурое, с проседью,
С отпечатком тревог на челе…
Видно вновь испытание осенью
Уготовано грешной земле.

  Очередная вариация на вечную тему

Плетут узор судьбы богини Парки
И стоит им две нити свить в одну,
Как вмиг любовь своим дыханьем жарким
Двоих бессрочно заточит в плену.
И значит, время будет течь иначе
Их утомляя ожиданьем встреч,
Любовь заставит жить в самоотдаче
И бремя это им не сбросить с плеч.
А чтоб не смели думать о побеге
Два несмышлёных узника любви,
Их будут истязать в пьянящей неге –
Богам ведь не впервой играть с людьми…
Вот только пленники опять воспримут
Все эти тяготы как благодать,
Вдобавок счастье получив как прикуп,
На прочность пут возьмутся уповать.
Пусть нет свободы – экая обида,
Её и так никто бы не желал,
По нраву всем подобная планида
И происки божественных начал.
Тот, кто в плену бывал, вам скажет сразу:
В любви куда важнее тишь да гладь.
В водовороте чувств бессилен разум,
Сопротивляться – значит, проиграть.

    «Нестрашные» тезисы

Бесстрашием пышут повадки
И вроде спасает кураж, но
Бывает, что всё же украдкой
Себе повторяешь «не страшно».

Не страшно из жизни две трети
Платить за былую наивность,
А страшно, того не заметив,
На миг потерять объективность.

Жестокая шутка паяца
Глаза от испуга не застит,
Гораздо страшней подчиняться
Глупцам, удостоенным власти.

Не страшно высмеивать стаю,
В которой одни лишь пираньи,
А страшно, когда вынуждают
Искать без вины оправданье.

И пусть обнажает с натугой
Природа свой норов капризный,
Предательство близкого друга
Страшнее любых катаклизмов…

Не страшно лишиться опеки,
Донашивать чьи-то одежды,
А страшно остаться навеки
В числе подающих надежды…

            * * *

Слетела гордыня
Отжившей листвой,
И душу отныне
Порошит покой.

Былому отчасти
Шепчу я: «Не тронь» –
Крупинками счастье
Ложиться в ладонь.

Напрасно досужий
Горит Альтаир,
Тобою завьюжен
Мой внутренний мир…

                      * * *

Какая роскошь – ошибаться,
Когда соперник начеку.
В любой момент движеньем пальца
Он может выдернуть чеку.

И в тот же миг пойдёт охота,
Сбежать не выйдет – вот напасть!
Когда есть повод, всем охота
Незамедлительно напасть.

Измором раньше брали крепость,
А нынче тактика не та:
Не испытав себя на крепость,
Все ищут слабые места.

Неверный шаг – приставят дуло
К виску с тесёмкой вздутых жил,
И сколько бы ветров ни дуло,
Никто не вспомнит, чем ты жил.

Допустим, фаворит дал маху –
В игре легко начать с нуля,
А в жизни будут строить плаху,
И пешки вздёрнут короля.

Законы джунглей въелись шибко
В умы бесхитростных людей.
Прощать друг друга за ошибки
Нам с каждым годом всё трудней…

             Тирановремя

У цифр – блат.
                    Никто не свят.
Под их конвоем
выводят время и спешат
по кругу двое.
 
Их дубль-ход
                     кромсает год
на дни и ночи,
а время в клетке смирно ждёт ─
пощады хочет.
 
Как вихрь, скор
                        шальной напор
людской расправы,
и пусть крамолен приговор,
но судьи правы.
 
Весь цикл драм
                       низвергло нам
тирановремя,
пускай в расплату за бедлам
под стражей дремлет…
 
Для игр срок
                    давно истёк,
цейтнот – в помине,
а жизнь как прежде ─ наутёк,
с приставкой "мини”.

                    * * *

Сочинителю чужды табу,
он как добрый ведун-чародей
выпускает на волю табун
бескорыстно рожденных идей.

И живет завсегда наобум,
без опаски, что будет смешон,
направляя свою же судьбу
по накатанной – в пропасть времен.

Но беспечность всегда неправа
и летят наговоры вослед:
изливает людская молва
душеядно-губительный бред.

Заклейменный с макушки до пят,
обвиненный в подложной красе,
сочинитель бывает распят
за умение жить не как все.

                    Невольники

Небо зажато в оконном проёме
и заштриховано вязью ветвей.
Сердце моё работягой наемным
служит безропотно богу страстей.

Но продолжает глумиться победно
                 вечный закон притяжения бед…

В чем-то бездонные, хрупкие малость,
взяты тобою в невидимый плен:
небо в глазах заточенным осталось,
сердце трепещет на привязи вен.

Бунт – не спасенье, а новые муки,
                 да и невольникам он ни к чему…

Пусть усмиренное, как на допросе,
фальши всеобщей отведав на вкус,
сердце тебя до небес превозносит,
поработитель… и мой Иисус.

                          Город

Город, лишенный надежд и отдушин,
сгорблен, сплетением улиц задушен,
мимо наростов из камня и стекол
время бесцельно идет самотеком.

Город болезненно серый в удушье,
бьется в конвульсиях раненой тушей,
пригоршню гордости будто рассыпав,
стал он доступен ветрам ненасытным.

Крохи тщеславия смыло дождями,
город клаксонами суетно мямлит,
но от того, что все почести - первым,
взвинчены высоковольтные нервы…

Всюду засилье заржавленных истин,
воздух и тот обреченно-охристый –
город во власти тумана-воришки
больше не верит ни правым, ни пришлым.

Бог не спасет и не выручит случай –
город утратами крайне измучен,
только живет, несмотря на потери,
чья-то любовь рудиментом на теле.

                    * * *

Над сворой крыш отвесно-сирых,
стыдясь, как дева наготы,
закат, расхристанный над миром,
краснел в объятьях темноты.

Луна застенчиво скрывалась
в ажурной ткани облаков,
а ветер стряхивал слова и
был показательно суров.

Самозабвенно шли минуты,
не разделяя участь тех,
кто ждал и предан был кому-то,
иных не ведая утех.

И в этот час усталый странник
был зовом памяти ведом,
внезапной нежностью изранен,
и возвращался в отчий дом.

                    Алхимия

         В тех мастерских, где вырабатывают мысль,
              скапливается мусор чувств и ощущений.
                                          «Книга воина света»
                                                       Пауло Коэльо

В предвечерний окрасившись беж
нынче воздух спокоен и свеж,
и прохладой заправлен, как сдобою.
Приутих шелестящий народ –
великаны древесных пород
занавешены сумраком до полу.

Небосвод, что закрыт на засов,
и асфальтовый рай городов
погружается в дрему тягучую,
но с привычною тяжестью век
не пришпиленный сном человек
над листами склоняется тучею.

Зной полуденный переборов,
он колдует над варевом слов,
а Всевидящий, будто бы зорче став,
наблюдает, не дрогнув ничуть,
за алхимией мыслей и чувств,
что сопутствует таинству творчества.